Телевизор урчал в углу про лёгкость и ощущения, раскидывая синюшные отсветы по обшарпанным стенам, и как бы требовал внимания. Он понимал, что в этом доме его держат из сострадания, вроде домашнего питомца, которого выкинуть жалко, но кормить уже неохота. Чувство одиночества давно уже овладело прибором, оно пронизывало его полностью — от хвостика антенны, бесцеремонно воткнутой в нежный корпус, до пыли, до давней пыли на жизнерадостном пёстром экране.
* * *
Лёша Курочкин, крепкий дядька средних лет, не без брюшка и лысинки, в тренировочных штанах и неясного цвета майке, безраздельно владевший и телевизором, и окружающим пространством, в сторону источника звуков не смотрел. Они его занимали мало — «ящик» он включал не из интереса к программам и рекламам, но чтобы унять нервную дрожь в мозгах и кончиках пальцев. Однако про лёгкость — это его зацепило. С раннего утра, а он, можно сказать, и не ложился вовсе, так, вздремнул с трёх до пяти, он весь как будто бы парил. И всё вокруг было слегка воздушным — стены, шкаф, половичок под дверью, сама дверь и даже телевизор.
В принципе он знал, что, если не спать, случается и не такое. Один раз, не спавши трое суток, Лёша увидел в окне милого вида товарища в кепочке. Но обошлось — после восьми часов безмятежного сна всё встало на свои места. И товарищ тот, наверное, тоже куда-то встал, на какое-то своё, никому не известное место. В любом случае — в окне никого не обнаружилось. Да и бессонница на время отступила.
Тут, однако, был совсем другой случай. Лёша всем своим существом чувствовал — что-то не в порядке. Что-то зудело и грызло, как будто бы совесть, но нет, не она, да и нет вроде как причины, но вместе с тем она, причина, всегда найдётся, особенно когда не поспишь. Не всё на своих местах. А это серьёзно, ох как серьёзно. Вздремнуть? А не будет ли хуже? И он предпочёл посидеть и подумать, а там видно будет. И тут как стало видно...
Мир перед ним поплыл. Лёша испугался — тело его едва заметно сместилось в сторону, так что слегка замутило. Стоило ему шевельнуть ногой, как диван уходил всё дальше вниз, а после кивка самому себе Алексей Владимирович прямо-таки вознёсся, и совсем не в переносном смысле слова — чуть не поломав люстру.
Повиснув во плоти между полом и потолком, он замер и призадумался. Решил было испугаться, но не вышло — недремлющий мозг с недосыпу просто-таки не мог поверить глазам своим и, заявив «я сплю», давать волю страху наотрез отказался. Но вместе с тем, реальность и осязаемость всего происходящего была такой убедительной, что Алексею и в голову не пришло щипать себя за разные части тела в надежде на пробуждение. Здесь у него с мозгом случилось полное расхождение во мнениях. Впрочем, это-то как раз не впервой. Да хоть бы и сон — зачем просыпаться — в сущности, ничего дурного не случилось. Наоборот, эта приятная лёгкость, этот полёт — не том ли мечталось с детства, не о том ли пел телевизор? Хорошо, до чего же хорошо парить от дивана к холодильнику и обратно — едва оттолкнувшись ногой, заплыть на кухню и, замерев вниз головой, заглянуть под мойку — к ужасу орудующих там несметных тараканьих полчищ! Лёша просто не мог нарадоваться на своё новое состояние! Предыдущее, этот надоедливый зуд в мозгах, заставляющий поминутно щёлкать пультом телевизора, нравилось ему гораздо меньше.
— Ух ты! Ах ты! — повторял Алексей Владимирович, выделывая кренделя перед зеркалом вверх ногами. Как-то сразу расхотелось спать, что-то жизнерадостное и свежее затрепетало в груди его. Словно бы годы, почти сороковник, с плеч долой, и босиком по росе, и всё возможно, и самое плохое — это насморк и заругается мама. Леша повис посреди затараканенной кухни брюшком вверх, подобно гигантской дохлой рыбине. Дохлой, но несказанно довольной своим положением. «Жаль, мама не видит!» — подумал он, глядя в мутный потолок. Хотелось жить и парить — надо всем этим бренным бытием, над ползающим людом и природой, кишащей злобной живностью. Алёша преисполнился гордости за себя. Никто не летал так, как он, — «никто в этом гнусном мире, слышите, твари дрожащие!».
В резком душевном порыве, словно пьяный, не отвечая за себя, Лёша попытался было вырваться за оконную раму, чтобы там, в большом, распластанном по тверди земной мире закричать всем этим умникам и святошам, что на него — именно на Алексея Владимировича Курочкина — снизошла благодать и он теперь их альфа и омега, молитесь, молитесь, сволочи! Но, едва высунув руку, почувствовал, как та обрела вес и резко потянула тело его вниз, едва не стукнув подбородком о подоконник. За дверь вылететь тоже не удалось. Всё это слегка подпортило Лёшеньке настроение.
Выходит, летучесть его не беспредельна. Не парить ему с птицами в облаках, не болтать запросто с ангелами господними, не срывать шапки с праздных зевак. Однако, подумал он, зачем мне метать бисер перед этими свиньями? Они же свиньи, как есть — свиньи. И дело их свинское — землю топтать, они и голову толком поднять не могут, не то у них положение. А я как Бог в храме, как царь в венце золотом и не их дело глазеть на полёт мой, я — не для всех.
«Не все» нашлись быстро. Слухами землю полнится, а когда сама не полнится, то от человека к человеку, по телефонному проводу любая новость расходится за считанные часы. Стоило Лёше позвонить своему бывшему однокласснику, который, по давним воспоминаниям, водил в своё время дружбу со всякими заумными персонажами, как о сеансах левитации в стенах самой что ни на есть простой «однушки» на втором этаже ветхой пятиэтажки стало известно многим. Все они долгие годы жили в предчувствии чуда, и вот оно, чудо, уже ждало их в гости, наскоро отдраив кухню и туалет и даже накрыв скромный стол для избранных.
И понеслось. Что ни вечер — собиралась у него разномастная публика: философы и колдуны, с виду — так заводские работяги, толстые сонные женщины-медиумы, матери-одиночки, девушки-истерички с изрезанными бритвой руками, дети индиго и загадочно улыбающиеся юноши с непроходящим блеском в глазах. Порой заходила одна старушка с иконой и всё норовила стукнуть Курочкина по лбу, дабы изгнать из него то ли бесов, то ли опровержение закона всемирного тяготения. Впрочем, особой опасности она не представляла — бдительная свита неизменно выгоняла её и ещё минут десять с криками и улюлюканьем гнала по улице. Одна из истеричек как-то раз даже стукнула старушку каблуком, и та, наверное, померла бы, но вовремя что-то прошептала, и каблук, застряв в седых нечесаных космах, миновал хрупкий череп.
Лёша купался во внимании, славе и обожании, его чуть было не объявили сыном божьим, а от поклонниц не было отбоя. Что ни ночь — новая дева, или дама, или баба пыталась остаться на ночь, а кое-кто даже мечтал зачать от летающего любовника прямо в полёте. Доходило до драк, и тогда Леша великодушно оставлял при себе обеих и всю ночь утешал их одинокую плоть. Вскоре среди пёстрого окружения Лёшеньки объявилось несколько беременных, однако полной уверенности в «авторстве» не было даже у них самих. Да и у самого него брюшко к тому времени выросло ещё больше, и порой ему казалось, будто он вот-вот превратится в гигантский мыльный пузырь, и очередная ошалевшая гостья в припадке внезапно нахлынувшей чувственности проткнёт его булавкой, и он просто-напросто лопнет, и голова его тогда наверняка вылетит в окно, да, наконец-то вылетит, и после этого мир уже никогда не будет прежним.
Как, в самом деле, все эти улицы, магазины и небо над ними могут остаться прежними, если он, Лёша Курочкин, летал по своей квартире — без обмана и фокусничества! И тогда, как христиане носят на шее крестик, его верные адепты смастерят изображение лопнувшего толстяка и будут вешать его на себя, в храмах, на стенах домов и показывать в телевизоре по самому главному каналу. Глава государства придёт поклониться его нетленным мощам... Хотя — пожалуй, нет, такой исход не подходит, Курочкин обречён живым вознестись на небо. От осознания собственного величия у Лёши прямо-таки голова шла кругом. Он чувствовал, что главное сбылось, но что-то в нём самом как бы не дозрело, последний штрих в череде удивительных мыслей и дел не был сделан. И тогда он стал думать о смерти — упорно, с полной погружённостью. Занятие это, как известно, не слишком обременительное. Поразмышляв с неделю, Лёша потолстел ещё на пять килограммов, зато настроение его из слегка недоумённого восторга превратилось в по-настоящему возвышенную тоску, дополняемую осознанием собственной несомненной исключительности. «Я — центр мироздания», — спокойно, даже грустно, однако без лишнего пафоса заключил он. Мысль эта уже не возносила его, не заставляла гонять заметно округлившихся истеричек по квартире и магазинам, но согревала всю жизнь его светом и смыслом.
И вот как-то раз Алексей Владимирович Курочкин решил: хватит жаться в своём углу. Да, пока он летает только здесь, в своей священной квартире. Но это не повод таиться от мира в обществе горстки избранных. Местная пресса, конечно, о чём-то прознала и кое-где даже вышли статьи о том, что, мол, завёлся у нас мужик один — то ли иллюзионист, то ли гипнотизёр. Лёшу от такой «славы» мутило. Он решил открыть людям, прозябающим во тьме и неверии, всю правду, для чего зарядил своих верных подруг, давно уже поселившихся у него на кухне, обзванивать журналистов, а сам тем временем стал сочинять сценарий этой исторической встречи. Пресса ввалилась в квартиру шумно и суетливо. Девы, специально для такого случая одетые в длинные белые платья, скромно потупив глаза, проводили снимающих, пишущих и фотографирующих гостей в комнату, где Лёша висел в воздухе, с абсолютно отрешённым выражением лица, в чёрном костюме, босой.
Ошеломлённые журналисты засыпали его вопросами, на которые он отвечал медленно, с видом и интонацией человека, которому всё в этой жизни предельно ясно. «Как Вы поняли что можете летать?» — «Я полетел». — «А другие, как думаете, смогли бы?» — «Рождённый ползать...» При этом Курочкин старательно демонстрировал снимающей технике фигуры своего пузатого пилотажа — как вверх ногами может, как зависает, как стремительно пролетает по коридору. Готовая сенсация! Что тут ещё скажешь?
Но самый эффектный кадр, хотя по сути-то ничего выдающегося в этой картине не было, он припас напоследок. Удалив ненадолго прессу вон из комнаты, девы сняли люстру и повесили на её место петлю — настоящую, из добротной прочной верёвки. Войдя, пресса обнаружила Лёшу с загадочной улыбкой на губах. Терпеливо дождавшись, пока все до единой камеры и объективы будут наведены и взведены, левитатор сунул голову в петлю и... хрипя, повис посреди комнаты. Огромную тушу его, конечно же, сразу сняли, но откачать не смогли. Видимо, вес сделал своё естественное дело — смерть наступила мгновенно, хорошо ещё, что голова не оторвалась. Девы потом долго твердили, что, де, не хотел он, так получилось, само падало, но мало кто им поверил. Впрочем, и вины обнаружено не было, а посему — дело, едва открыв, закрыли, а тело как водится, зарыли.
На похоронах Алексея Владимировича Курочкина было людно — живых собралось на кладбище чуть ли не больше, чем мёртвых. Поговаривали, что он с минуты на минуту должен восстать из гроба, несмотря на произведённое вскрытие. Пресса приготовилась чудо сие зафиксировать. Говорили речи о том, что личность Алексея Владимировича ещё предстоит постичь и что новые воплощения его вот-вот снизойдут на землю. Поклонницы Курочкина при этих словах с загадочным видом поглаживали животы и ревниво косились друг на друга. Даже следователь пришёл — мало ли что случиться могло. И родственники пришли. При Лёшиной-то жизни они к нему побаивались заглядывать. Кто только не шёл за гробом в тот день! И все как один ждали чуда.
Однако чудо собравшихся милостиво миновало. Как ни тянули церемонию — выступления пошли уже по второму кругу, но Курочкин упорно не восставал. Кто-то даже прочёл: «Восстань, восстань пророк России!» Всё без толку. Покойник так и остался просто покойником, а похороны, как водится, плавно перетекли в поминки. Буквально на следующий день на двери осиротевшей квартиры оказался новый замок, а ещё через месяц там уже праздновала новоселье шумная азербайджанская семья. А в местной газете «Байки недели» вышла статья про то, как совершенно случайно проходивший под окном корреспондент подслушал разговор: «Ниджи сан?» — «Якши. Лечу, да!».