«На 84-м году жизни, после тяжёлой продолжительной болезни» - прошло по новостям. Какое это имеет отношение к Мамлееву? Никакого. Вообще крайне сложно сказать, что имеет к нему отношение, тем более – теперь, когда он на всю ширь Русского мира хохочет над нами, пребывающими в своих тяжёлых, продолжительных жизнях.

Он был не просто писателем. Не просто учителем. Этот в личном плане неяркий, неброский человек (хотя – был ли он человеком в общепринятом понимании этого слов?), Мамлеев повлиял не только на литературу, не только на целый пласт в искусстве. Правильнее – Мамлеев повлиял и не перечислять. Он и был пластом истории, в котором сформировалось несколько поколений – поколений мамлеевских персонажей во всех смыслах. Метафизическим червём он двигался по нему вниз, вбок – по всем направлениям. «Повлиял» и «по всем направлениям» - это о нём. Мамлеев был везде и теперь уже – будет. Из нас уже не вырвать его, даже из тех, кто не прочёл ни строчки из его книг и вообще ничего не знает о Юрии Витальевиче. Кто не мамлеевский – тот чужой, того мы даже и не видим вовсе и идём сквозь него к русскому Солнцу, посмеиваясь.

Мамлеев уже при жизни стал мифом. Его биография? Да, официальная есть конечно. Но за ней – такая бездна всего, что даже смешно говорить обо всех этих «родился», «учился», «уехал», «приехал»… Не надо так – о Мамлееве. Обо всех нас – только так, а о нём – нет. Самим-то не странно – так писать о Мамлееве?

«Юрий Витальевич Мамлеев не совсем писатель, назвать его произведения литературой не поворачивается язык. Но и не философ он. Где-то посередине, где художество плюет на стиль, а умозрение не ведает строгости, - написал в 1997 году в эссе “Темна вода” Александр Дугин. – Но не вся ли русская литература такова? Всегда слишком умна для belle-lettre, но слишком растрепана для философского трактата... Все, что выпадает из этого определения - Набоков, например, - не особенно интересно, не особенно русское. В русском тексте должна быть, по определению, неряшливость (от полноты чувств и интуиций), сумбур, глубина, похохатывание, переходящее в слезливый припадок и особая прозорливость, сдобренная тоской. Концепция бросается в болтанку стихии и обретает особое анормальное бытие, гражданство, место в уникальной вселенной русской словесности. Конечно, не всякий туда попадает - в эту словесность, в мир нашего национального интеллекта. Мамлеев - вне всяких сомнений, литератор России».

Русская литература – именно такая и Мамлеев – её суть, её приговор. В принципе, после Мамлеева можно и не писать вовсе. Но не только русская литература. Вся русская реальность такова. Хотите понять Русский мир – прочтите Мамлеева, прочтите не строки и между строк – только так, не по отдельности и запад станет чужим окончательно, как мир, например, пауков или жужелиц. И запад, поверьте, об этом знает, поэтому переводят и читают там Мамлеева, мучительно пытаясь понять, зам Фёдор рыл ход к Фомичёвым. Кто понял – год с лишним назад сорвались с насиженных мест и отправились на бесконечно русский и очень мамлеевский Донбасс.

Снова обратимся к Дугину: «Однажды гениальный Евгений Головин удивительно точно указал на существование в языке (русском) особого пласта, который находится между речью и молчанием. Это еще не слова, но уже и не отсутствие их. Это загадочный мир сонных звуков, странных вибраций, предшествующих фразам, предложениям, утверждениям. Их и мыслью не назовешь. Головин привел тогда в пример фразу писателя Юрия Мамлеева из эпохального романа "Шатуны" - "Федор рыл ход к Фомичевым". В ней выпукло, осязаемо, почти плотски ощущается этот промежуточный пласт, ткань стихии русского сна. "Что-то копошится в чем-то, чтобы попасть куда-то." Одна неопределенность упрямо орудует в другой, чтобы достичь третьей. Это не психоанализ, не безумие, не банальный идиотизм. Просто в подвалах национальной души ворочается нечто, не имеющее названия, увертывающееся от света, отвергающее воплощение в форме, которая будет заведомо уже, суше, фальшивее».

Когда русские так молчат, весь мир запада замирает от ужаса – настоящего, мамлеевского ужаса, который куда страшнее ракет. Потому что русские в их понимании – и не люди, а то ли ангелы, то ли бесы, то ли нечто среднее – о чём говорил, писал и молчал Юрий Мамлеев. Его Россия Вечная, та, которая всегда была и всегда будет, даже если шарик земной превратится в дым, проступает, проявляет себя, молча произносит аз есмь и весь мир слышит эти слова. Или нет? Или опять показалось?

Теперь мы – вечные «студентики Мамлеева». А он…

У него, полагаю, всё хорошо.

Комментировать статью (1)