Ни разу не свернув и не споткнувшись, Солнце описало круг. Ире, наблюдавшей за этим процессом, казалось, что такое просто невозможно – любая тварь да оступится. «Значит, Солнце не есть тварь». У неё в голове родилась странная идея о том, как Светило создало мир.
Каждый день порождал в её измученном сознании всё новые и новые идеи. Обезболивающие препараты этому только способствовали. Как-то ночью она придумала историю о том, как живут люди с той стороны земного диска. Нет, она, конечно же, прекрасно помнила основу школьной программы. Просто это уже не имело для неё никакого значения. Когда хватало сил, она просила мать принести ей ноутбук, фиксировала некоторые мысли и выкладывала в Интернет, нарочито нарушая в текстах любые возможные законы логики, смысла, морали и правописания. Потому что это действительно не имело никакого, совсем никакого значения. Посетители странички были в курсе, и никто не осмеливался напомнить Ире, известной в некоторых местах Всемирной паутины как Yarrow, о тех временах, когда она размещала по большей части отчёты о тусовках, концертах и прочие милые незатейливые заметки.
На страничку заходили и Ирины родители, успевшие уже прочесть в её сетевом дневнике, сколько у их двадцатилетней дочери было мужчин и какие «вещества» она пробовала. Но это тоже не имело для них никакого значения. Теперь всё вообще стало иначе. Теперь Ира заболела. Обычно, когда говорят «заболела» - подразумевают, что нужно пить лекарства, делать уколы, процедуры, а потом обязательно всё будет хорошо. Лекарства, уколы – это было. Не было только надежды на «хорошо». Все, включая Иру, знали об этом.
Ирина болезнь не была связана с её когда-то беспечным, и не самым правильным образом жизни. Если, конечно, не думать о возможности наказания свыше – ну, какое может быть дело Солнцу до безобидной юной богемщицы. Солнце мыслит масштабами смываемых за один присест побережий. Врачи лишь разводили руками и твердили о предрасположенности – в семье Ириной матери случалось нечто подобное.
Медицина тщетно пыталась приостановить неизбежное в надежде на чудо. Две тяжелые операции, терапия – всё это дало лишь временный эффект. Оставалась надежда на две вещи – на внезапный прорыв в медицине и на то, что молодой организм сам преодолеет жуткий недуг. И то, и другое, по сути, было равносильно чуду. Ира угасала. «Если бы вы обратились хотя бы полгода назад…» - твердили врачи.
II
С тех пор дом Голубевых замер. Родители как могли, пытались делать вид, что ничего не происходит, но от этого делалось ещё страшнее. Ира постепенно перестала вставать, а все попытки её «разговорить» заканчивались маловразумительным потоком сознания, который с легкостью генерировала озлобленная психика девушки. Конечно же, она не была безумна и вполне могла бы общаться по-человечески, если бы захотела. Просто ей казались теперь совершенно бессмысленными все эти бесконечные обсуждения мира людей и предметов. Ирочкина мать, Ольга Васильевна, полная домохозяйка с многолетним стажем, не выдерживала, убегая на кухню, набирала телефон вечно пропадавшего на работе мужа и шептала сквозь слезы в трубку: «Саша, ну ты же ученый с мировым именем!» И он, невесть в какой раз, не мог объяснить ей, почему же его заслуженная известность, уважение в научных кругах, связи и знакомства по всему миру не могут спасти их единственного ребенка.
Александр Голубев был биологом. Формально. На самом же деле специализация его носила несколько пограничный характер и включала обширные знания многих областей, включая оккультные практики. Другой вопрос, что вырос-то он в эпоху всепоглощающего материализма и потому предпочитал считать себя ученым в классическом понимании этого слова. К нему обращались за консультациями из «органов» родного государства, он чувствовал на себе пристальное внимание иностранных разведок. В последнее время интерес этот усилился. Причиной стало появление в его лаборатории странного существа – объекта исследований и пациента одновременно. Существо это выглядело вроде бы вполне обычно – оно походило на «живые камни» в огромном количестве продающиеся в цветочных павильонах. Отличия крылись не во внешности и состояли в том, что родом оно было с Марса, поэтому обитало в специальном боксе, обладало разумом и могло общаться с людьми посредством мыслей. Россия вела свои исследования «Красной планеты» тайно – аборигена доставили Голубеву в обстановке особой секретности. Работа заключалась в изучении «объекта» и обеспечении ему, как представителю марсианской цивилизации, максимально комфортных условий. Общаться с человеческим мозгом «живой камень» на тот момент уже научился, поэтому проблем с коммуникацией не возникло. Марсианин знал, что у Александра Ивановича стряслась беда.
«Ты громко думаешь», - вспыхнули в голове ученого слова.
«Да?»
«Твой отросток болен?» - живой камень по-своему понимал родственные отношения между людьми.
«Она умирает».
«Ты можешь помочь ей».
«Как?!»
«Не знаю, сможешь ли ты понять меня. Я изучил твой вид и знаю, что спасти твое создание можно. У неё не функционирует тело. Но цел разум. Мы в таких случаях выращиваем пустое тело, которое крепится к корням и разум перебирается в новое вместилище. У вас всё сложнее. Ваши тела не бывают пустыми с самого начала - как и тела прочих движущихся, зато ваши растения совершенно свободны. Однако переселить ни в одно из них никого нельзя, разум не сможет там удержаться. Но выход, повторяю, есть. У вас достаточно развито умение, которое вы называете генной инженерией. Ты можешь взять некое растение и привнести в него мою ДНК. Тогда станет возможным отпочковывание разума».
«Моя дочь станет растением?»
«Да, таким как я. Она, кроме того, сможет воспринять вашу атмосферу».
«Нет, это невозможно! Для человека стать растением – одна из самых страшных участей! А может, хотя бы животное?»
«Нет у вас такого животного. У них свой, пусть и очень простой, но разум. Я этой ночью говорил с кошкой. Очень тонкие, стройные мысли, хотя к абстракции и логике она не способна. Подходит только растение. Она сможет чувствовать, думать и даже размножаться. Это немало, поверь».
Голубев и раньше знал, что марсиане видят и слышат нашу действительность по-своему, но всё же… Эта идея не укладывалась у него в голове даже у него.
III
Шло время, а чуда не происходило. Ира доживала последние недели. «Не более трех месяцев», - вынесли приговор врачи. Девичье личико осунулось, кожа обтягивала скулы и казалась полупрозрачной. Она всё больше спала и почти не разговаривала. Ольга Васильевна похудела на тридцать килограммов, а глава маленькой семьи перестал появляться дома…
После беседы с «живым камнем» о возможном «растительном» будущем Иры он много чего передумал, вспомнил, сопоставил. В конце концов, в тайне ото всех, он принял решение… Так в лаборатории появился новый обитатель – тысячелистник. Дочь подписывалась в сети таким именем, и это сыграло решающую роль в выборе растения. С одной стороны – невзрачное, с другой – вряд ли его дочь теперь это вообще волнует.
День, когда придется «отпочковывать» разум Ирины, неумолимо приближался. О пересадке чего бы то ни было в прямом, физическом смысле речь не шла – теоретически, в растение должно было перейти «я» девушки примерно таким же образом, каким копируется файл – такое же «я» останется в теле и умрет. Практически – «есть и другие варианты», - обтекаемо выразился марсианин. От всего этого у Голубева временами мутнело сознание, но – это какой-никакой, но шанс…
IV
«Живой камень» подробно объяснил всю несложную технологию пересадки – нужно было взять около ста граммов крови и полить ею растение. Поскольку процедура не была только механическим действием, пришлось совершить определённый ритуал. Голубев, в силу воспитания, пошел на это скрипя сердцем, но «живой камень» с самого начала живо интересовавшийся мистическими практиками землян, настоял.
И вот ученый с мировым именем, облачившись в черный балахон с большим капюшоном, нацепив на тело пентаграмму из циркония на кожаном шнурке, поливает кровью дочери генетически измененное растение, бормоча при этом что-то на енохинианском языке. Марсианин оказался прав – человеческая душа содержалась в крови, а не в мозгу и не в сердце… Ире отец ничего не сказал – её остающемуся в теле «я» незачем было знать, что вместо неё на свете будет жить помещенная в растение личность-близнец. Не была в курсе происходящего и мать – зачем обнадеживать столь бредовым образом её, и так сходящую с ума от горя?
Тысячелистник впитал кровь. От него исходило густое молчание – Голубев чувствовал, что идет какой-то сложный процесс. Такое молчание он замечал перед грозой у марсианина – «живой» камень прятался от негативных энергий вглубь своих корней, где совершал одному ему ведомую внутреннюю работу. «Вам бы тоже не помешало почаще заниматься чем-то подобным», - примерно так звучал намек «живого камня» на отсутствие связи с корнями у сотрудников лаборатории и время от времени заглядывающих в неё кураторов от одной из спецслужб. Сам он признавался, что хочет всё же вернуться на Марс, что прогулка затянулась, и здесь у него нет будущего ни в одном из смыслов этого слова.
…Ира умерла через десять дней после ритуала – тихо, лишь вздрогнув во сне –на глазах у родителей. В предшествовавшие этому событию дни она уже не приходила в сознание. Александр Голубев, вместе с супругой оплакивая Иру, не мог отделаться от мысли, что плакать не стоит, что всё только начинается.
…А ещё спустя два дня, перед самыми похоронами, растение заговорило.
«Папа!» - вспыхнуло в его голове. Он почти физически услышал голос дочери.
«Ира, ты здесь?»
«Папа, со мной всё в порядке. Тот, другой, каменный, всё объяснил. Забери меня домой, мне здесь страшно!»
«Доча, я сейчас должен…»
«Меня похоронить? Поезжай, я же знаю, что это надо. Только я хочу, чтобы ты знал – в том теле меня уже не было. Я вся ушла в цветок. Кстати, если бы ты не провел ритуал, то было бы лишь почкование. Ты молодец. И балахон у тебя клёвый. Вот бы померить!»
Последняя фраза больно хлестнула Голубева – ведь понятно же, что Ира уже вряд ли сможет что-то померить. Она теперь лишь воспринимает мир. И общается. Она, наверное, сможет стать мыслителем – её свободное тело сознание будет неограниченно генерировать текст. Среди живых, живущих в теле, есть те, кто только и мечтает о чем-то подобном – параллельно с идеями бессмертия шевелится колченогая идея киборгизации бытия.
Похороны прошли странно. В сознании Голубева всё никак не могли ужиться растение, общавшееся с ним только что, и опустевшее тело дочери, предаваемое земле. Он напился, кричал, что Ирочка жива, окружающие воспринимали поведение безутешного отца с пониманием. Жена молча плакала.
На эксперимент Голубев пошёл тайно, и даже минимальная огласка могла легко обернуться серьезными последствиями, поэтому растение из лаборатории он вынес с огромным трудом. Однако ещё труднее было всё объяснить жене. Вначале-то она приняла голос в голове за галлюцинацию. Мол, тронулись напару.
V
Их жизнь осторожно входила в новую колею. Близилась осень, молодое растение нуждалось в хорошем уходе… На самом солнечном, предварительно хорошо утепленном окне, ей соорудили новое место жительства – просторный поддон с лампой дневного света. Первое время Ира просила ставить её на свою старую кровать и показывать вещи, фотографии, но потом нашла затею получше. Она весь день слушала музыку, просила мать принести ноутбук и её руками «посещала» любимые места в сети, «писала» в соцсети. Никто не знал, как она «видела» и «слышала», это было просто фактом, как и те , что она диктовала матери, ставшей для заточенной в растение девушки главным средством физического взаимодействия с миром.
Время от времени Ира высказывала странные пожелания. Однажды ей захотелось поступить в МГУ, она заявила что будет готовиться, а сдавать экзамены и учиться её кто-нибудь будет носить… В конце концов, у отца ведь есть средства нанять специального человека. Скоро, правда, она сама поняла, что это абсурдно.
«Ира…»
«Да, мама, я всё понимаю. Придется, значит, остаться мне без высшего образования».
Потом Ира просила привести к ней в гости бывших друзей и своего последнего бойфренда. Посиделки решились устроить, лишь взяв с Иры обет трехчасового молчания. Молодые люди думали, что их собрали на поминки.
В Ирином сетевом дневнике, время от времени появлялись записи от её имени. Завсегдатаи было возмутились, но потом решили, что пишет некий безутешный близкий ей человек. Одно было несколько странно. Стихи смотрелись как уж слишком точная стилизация. «Наверное, старые, из архива», - предположил кто-то.
Наступила весна. Ира расцвела стрелой с нежной бледно-розовой корзинкой крошечных соцветий. Генетически изменённый тысячелистник рос не по дням, а по часам – намного быстрее, чем обычный. Цветение, начавшееся у Иры в конце апреля, у её диких «родственников» обычно приходится на июнь, а то и на июль.
В мае, как это бывало и раньше, в «прошлой жизни», вся семья поехала за город. И тут появились пчелы! Выйдя спросить, не жарко ли дочке во дворе на солнце, Ольга Васильевна обнаружила на соцветии жирного шмеля и с криком «Саша! Иру насилуют!» - кинулась звать мужа.
«Мама, - настигла её мысль, - прекрати, пожалуйста! Господи, как же хорошо…»
Шмель, огромное пушистое существо, перебирался по соцветиям, уверенно орудуя хоботком. Ира была на седьмом небе от удовольствия и впервые за долгие месяцы обрадовалась своей цветочной жизни. Поскольку нервную систему ей целиком и полностью заменила растворенная в соке нематериальная субстанция, эти переживания оказались ей доступны. С того дня она просто купалась в блаженстве – шмели, пчелы, мухи и жуки посещали её в огромном количестве – по одиночке и по несколько штук сразу.
«Мама, у меня будут дети».
В один прекрасный день, когда Ольга Васильевна убиралась на площадке перед домом. Ира… Сперва она приняла эти слова за очередную странность, но правда оказалась ещё страннее любых представлений о ней. У Иры действительно завелись дети. Как это и должно происходить – пестики, тычинки… Крошечные «я» в растительных телах ждали своего часа. Голубев начинал понимать, что происходит нечто очень серьезное. Самым простым решением было обрезать стебель – самой Ире это не принесло бы никакого вреда. «Нет, папа, аборт – это убийство, ты сам мне всегда говорил. Спасибо тебе – человеком я не залетала ни разу».
VI
Ира вела себя ну просто как настоящая беременная: то просила полить - непременно со специальным составом, чтобы не опали завязи – «выкидышей я не переживу!», то поставить себя в тень, то ей мерещилась тля, то гусеница, хотя паразитов её генетически измененная плоть совершенно не привлекала. Ольга Васильевна тем временем готовила место для семян – ведь дочь требовала сохранить жизнь каждому своему ребенку… Впрочем, ранние приготовления были несколько преждевременными – дабы не вступать в противоречие с сезонными ритмами в природе, будущий «дедушка» принял решение посеять «внуков» весной…
Роды были для Иры болезненны, хотя человек вряд ли может осознать телесные переживания такого существа, как она. Вернее это назвать даже не родами, а кесаревым сечением – Голубев аккуратно срезал созревшую цветоножку. В голове его стоял душераздирающий визг дочери. Ну кто же виноват, что обезболивающих средств для растений пока не придумали.
«Но скоро придется…», – думал он, отправляясь с аккуратно упакованными семенами в лабораторию, примерно посчитав, сколько в довольно скором времени будет Ириных потомков. Отказываться от цветения и срезать бутоны, во-первых, было болезненно, во-вторых, Ира эту идею отвергла, заявив, что не позволит никому лишать себя одной из последних радостей. Корнями она не сильно-то разрасталась, не уходила в плеть. Здесь видимо сыграла свою роль генетика «живого камня». Самого его, «соучастника», на тот момент давно забрали у Голубева. До ученого лишь изредка, ночью, долетали сквозь сон бесконечно грустные мысли о далеком доме – его так и не вернули на Марс.
Будущим Ириным детям предстояло ждать зимы в условиях повышенной безопасности. Всю зиму будущая мать изо дня в день, каждый вечер расспрашивала Александра о том, как там её малютки – не сыро ли им, не прорастут ли незаметно раньше времени, нет ли в лаборатории крыс? По весне Ольга Васильевна аккуратно пересадила её и приготовила почву для малышей. Дети взошли – конечно же, не все, и Ира рыдала, обвиняя в этом мать. Yarrow всё время общалась со своим семейством, отвечавшем ей роем неоформившихся мыслей. Молодые растеньица ещё не умели направлять ментальный поток на конкретный объект, и в головах Ириных родителей стоял гул, словно в доме с утра до вечера галдели реальные, человеческие дети.
Голубевы осознавали, что перед ними – дочь, которая больше не напьется, не приведет домой очередного патлатого приятеля, не потребует новых нарядов. И внуки, которым не надо менять пеленки, которые не попортят мебель, не изорвут обои. О чем-то подобном мечтают многие семьи... День ото дня супругам становилось всё страшнее.
«Мама, дети очень талантливы, они будут хорошо учиться!»
«Ира…»
«Да всё я понимаю, мама. Но читать и считать мы их всё-таки научим! И ещё – мне бы не хотелось, чтобы в присутствии детей включали телевизор. Это плохо влияет на психику!»
Ольга Васильевна растерянно взглянула на юную поросль, чувствуя, как спина её покрывается холодным потом. В отличие от матери, всё же оставшейся человеком, дети уже сейчас, а развивались они быстрее человеческих младенцев, проявляли совершенно свой менталитет. Их мысли были эхом из будущего – голосом новой неантропоморфной разумной расы.
VII
Ольга Васильевна ещё не представляла всего масштаба происходящего. Она и не догадывалась, насколько опрометчиво поступила, выкинув землю, оставшуюся после пересадки Иры, в окно. Ей и в голову не приходило, что по двору уже подрастает несколько копий дочери – и биологических, и психических, просто растения не настолько развиты, чтобы кто-то мог услышать их голос. А ещё пара копий выросла у соседнего дома – теперь уже никто не узнает, как туда попала земля с кусочкам корня. И кто ж знал, что изменённая генетика сделает корни тысячелистника невероятно живучими.
Естественно, не знал ни о чем и Голубев. Он вовсю работал над проектом, конечной целью которого должно было стать появление бездушных тел, идеально приспособленных для вселения в них хотя бы – для начала – Иры, а в идеале – и её детей, пока они сами ещё не начали размножаться. Высокое руководство эксперимент одобрило и тщательно засекретило.
Ученый переходил родной двор ежедневно, погруженный в свои нелегкие думы… Он наверное ещё долго не заметил бы легкого мыслительного шепота, беспомощно окутывающего пространство. Но вот однажды, проходя мимо сплетничающих на лавочке старушенций, он случайно услышал примерно следующее:
«Да его же ещё ночью помощь психиатрическая увезла. Ходил голый, всем сказал, что с растениями общается!»
«Ой, Лид, у меня внук-то вчера что выдал: тут во дворе у нас девочка в цветочке живет. Я ему: “Дюймовочка, что ли?” А он: “Не, баб, я ж большой уже, я в сказки не верю!” Чего будет!!! Точно говорю – это болезнь новую вывели, чтоб с ума людей сводить и на нас испытывают!»
Голубев прислушался. Откуда-то пробивался голосок дочери. Ближе… Ближе… «Это же прямо под нашим балконом!» Растение беззвучно звало на помощь. А рядом с ним в ужасе затихло, даже слегка пожелтев, ещё одно Ирино «я». И тут, чуть дальше… А в кустах. Голубев насчитал пять растений, личности которых тоже были копией его бедной дочери, которая в этот момент усиленно контролировала свою мать, занимавшуюся подрастающими «внучатами».
В отличие от «живого камня», этот вид существ не обладал особо сильной энергией мысли, и до окна квартиры Голубевых, то есть до четвёртого этажа, тихие «голоса» их дочерей не «добивали». К счастью. Иначе сошли б с зеленого своего ума и Ира-оригинал, и «дети» и, конечно же, Ольга Васильевна. Голубев бережно пересадил страдалиц в целлофановый пакет и, не заходя домой, помчался обратною в лабораторию, где поставил каждую в отдельное помещение.
Если раньше дочь была одна, то теперь он почти физически чувствовал, как его разрывают на куски эти маленькие «я», каждое из которых считает «оригиналом» именно себя и испытывает сложную гамму вполне человеческих чувств, базовым из которых является всё же ревность. Хотя «дотянуться» до него дома копии не могли, она знал – они зовут его, в злости и панике, тихо и недвижимо проклиная тот день, когда их отец совершил ритуал.
А тем временем кусочки корня, случайно попавшие в соседний двор, тоже подрастали. Два уже вполне развившихся растения кричали в голос в головах прохожих и обитателей некоторых квартир… Безумие распространялось всё шире и шире. Медики тайно поговаривали о новом страшном заболевании. Тут же всплыла старая экзотическая теория о том, что в ряде случаев шизофрения может носить характер инфекционного заболевания. Информация не могла не попасть к спецслужбам… Когда Голубеву задали вопрос: «Что бы это значило?», он только развел руками, хотя в глубине души похолодел от понимания сути происходящего. В тот же день он отправился в то место, о котором упоминал его куратор. И конечно нашел там одного из клонов Ириной личности. Больше никого на тот момент он расслышать не смог – второго накануне ночью изрубил мотыгой один из сошедших с ума жильцов и корни ещё не успели восстановиться. Теперь на месте одного вырастет больше десятка тысячелистников… И сколько вновь обретённая «Ира» не твердила о «другой», Голубев не мог ничего обнаружить и решил, что его очередная «дочь» сама слегка повредилась растительным своим рассудком. Теоретически это было более чем возможно.
Когда Иру рубили, она истошно кричала, но никто, кроме обезумевшего человека, не слышал ее. Кто-то проснулся, но принял крики за собственный сон и вскоре снова уснул. Ира не могла понять, как же так получилось, что её выкинули с балкона, оставили на улице, а теперь и вовсе отдали в руки маньяка. «Мама! Папа!», - она звала, как ребёнок, но всё было бесполезно. Она ненавидела весь мир – растительный и человеческий – за всю ту боль, которую ей причинили. То, что она приняла за смерть, лишь на время избавило её от цепи страданий. Безжизненные – до поры – куски корней и стебля валялись рядом с «другой», почти физически дрожащей от непереносимого ужаса… С той другой, которую отец нашёл и спрятал в пакет из-под печенья.
Голубев и на этот раз никому ничего не сказал. Просто в лаборатории появился ещё один обитатель. Персонал лаборатории, ухаживавший за «объектами», не вникал в подробности шепота и вскрикивания, исходящие от одушевленной зелени. Персонал давал подписку о неразглашении и меньше всего хотел забивать себе голову всякой научной чушью, а потом покорно пил психотропные и не задавал лишних вопросов.
А тем временем проект с созданием пустых тел хотя и развивался, но не так быстро, как хотелось этого Голубеву. Ира, по-прежнему жившая с ним и Ольгой Васильевной, как ни ограждали её от пчел, опять ждала «детей». Впрочем, на этот раз столь масштабного «пополнения» не ожидалось. А первая поросль уже вовсю зеленела. Ещё немного и малышня станет совсем взрослой – так и до первых шмелей рукой подать.
VIII
Следующие два года для Голубева прошли в командировках и напряженной работе. Исследования в этой области тайно велись по всему миру. Якобы скончавшиеся сильные мира сего продолжали жить в первых экспериментальных, несовершенных телах. Но всё же это была жизнь, причем с надеждой на пересадку. От оккультной части процедуры избавиться так и не удалось, и очередной виток интереса к разного рода мистике во всем мире отчасти был отголоском этих экспериментов. Шила в мешке, конечно, не утаишь, зато всегда можно вытеснить неудобную «утечку» информации на страницы желтой прессы и в среду шизоидных маргиналов.
У Голубева не было времени вслушиваться в окружающий его мир. Он жил мыслями о том, что Иру - хотя бы одну! - и кого-то из её деток вот-вот удастся перенести в человеческое обличие. Иного смысла в жизни ученого не осталось, ведь время летело очень и очень быстро…
В тот день Александр Голубев, изо дня в день возвращавшийся домой на машине, решил избавить себя от стояния в многочасовой пробке. Остановка автобуса была довольно далеко, от неё к дому пришлось идти мимо пустыря, где пышное разнотравье поглощало остовы каких-то обезличенных механизмов, стрекотали кузнечики и вообще жизнь била ключом. Среди прочей растительности вовсю рос и цвел тысячелистник…
Голубев остановился и машинально стал вслушиваться. Сначала до него долетел робкий, очень знакомый шепот. Голубев приблизился к зарослям. В сознании всплыли «иры», живущие в разных комнатах лаборатории. Может, обознался? Шепот сначала перерос в говор, а потом – в крик. Голубев почему-то подумал, что жена наверное сейчас опять наглоталась транквилизаторов и читает сказки «внучкам». А может, как уже случалось пару раз, сидит на кухне и разговаривает с геранью и кактусом. Голоса становились всё громче – голосов были десятки… Нет, сотни.
И тут Голубев взвыл. А в его голове вопило пыльное море тысячелистника.
РУБРИКИ